Старое.
Добрый плен.
читать дальшеЕщё на учениях Фридриху втолковывали, что русские пленных не берут. Говорили, что иваны только и умеют, что убивать, что русские издеваются над теми, кто попытался сдаться им, и убивают очень жестоко. И ещё рассказывали, что русские любят развлекаться со своими жертвами, например, вгонять пустые патроны им в затылки или засовывать гранату с выденутой чекой за пазуху пленникам.
Теперь Фридрих шёл, вжав голову в плечи и глядя в землю перед собой, и старался не думать о своей близкой смерти. Он так мало повидал и успел, он почти не повоевал. Ему было всего 18 лет. Шёл 43й год.
Мимо, как в тумане, проплывали берёзы и ели, раскисшая дорога стлалась под ноги, Фриду почему-то было жарко в шинели. Больше никого из его товарищей русские не взяли с собой, и впервые за всю свою войну Фридрих оказался один на один с врагами. И он, конечно, отчаянно боялся. Позади маячило дуло винтовки, впереди - спины советских солдат в зелёных шинелях.
А солдаты, удаляясь от поля боя, смеялись. Вся колонна дружно подхватила какую-то залихвастскую русскую песню, некоторые притоптывали в такт, казалось, даже деревья качались под мелодию, заслушавшись защитников своей земли. Фридрих покосился на солдата, который шёл ближе всех к нему, и принялся разглядывать его, чтобы отвлечься от своих невесёлых мыслей. Русский был почти того же роста, что и сам Фрид, он пел вместе со всеми, но поминутно смеялся, и от этого его юное лицо делалось необыкновенно живым и приятным, а в глазах появлялся особенный чистый блеск, который бывает лишь в глазах детей, ни разу не видевших смерть. Заметив взгляд Фридриха, парень снова улыбнулся ему своей необыкновенной улыбкой и, порывшись в кармане, протянул ему пачку сигарет. Фрид несмело взял одну и кивнул русскому, растянув губы в ответ.
К вечеру отряд дошёл до небольшой деревеньки, окружённой лесом со всех сторон. Фридрих шёл, едва переставляя ноги, всё вокруг казалось размытым и нечётким, а в животе появилась знакомая боль. Опять вернулся голод, о котором Фридрих давно уже пытался забыть. Их дивизии совсем не хватало еды, они много дней уже не видели нормальной пищи, ни горячего супа, ни каши, ничего. Иногда им удавалось разжиться яйцами или старым хлебом, но это было всё, что им доставалось. А здесь, кажется, проблем с едой не было, и Фридрих понимал, что, если его будут морить голодом, он сойдёт с ума.
Его отвели в небольшую избу, внутри было темно и чисто, и, приглядевшись, Фридрих с удивлением понял, что тут были не только солдаты, но и хозяева дома. Бородатый старик поставил перед ним котелок с горячим супом, и Фридрих, не успев даже удивиться, набросился на еду. Солдаты, глядя, как он, обжигаясь, глотает пищу, смеялись, но смеялись не с издёвкой, а даже как будто одобрительно. Вдруг Фридрих вспомнил, как когда-то давно они взяли в плен двоих русских и ехали в грузовике до своих позиций. Сначала русские жались в углу, испуганно глядя на Фридриха и его товарищей, а потом, когда водитель передал своим закуркованную флягу со спиртом, они присоединились к бывшим врагам - было холодно - грелись друг о друга и от спирта, смеялись, пели вместе со всеми неизвестные им песни и делились сигаретами. Они были обычными ребятами, уставшими от войны, такими похожими на самого Фрида. Что потом сталось с ними, Фрид не знал. И, наверное, не захотел бы знать.
А сейчас он, проглотив суп, как мог поблагодарил хозяина и принялся осматриваться. Как и в их временных домах, здесь всё было переделано под нужды солдат, спали они, как видно, прямо на полу. Здесь было душно и пахло какими-то пряными травами и сеном, и ещё - водкой. Фридрих понял, что засыпает, и одёрнул себя, он ведь в плену. Русские давно уже забыли о нём и занимались своими делами, кто-то спал, кто-то писал письма домой, кто-то читал.
Ночью Фридриху стало худо. Его караульный довольно крепко спал, но тут же вскочил, когда Фрид попытался ломануться на улицу. Кое-как знаками Фридрих объяснил, что он не собирался бежать, а всего лишь хотел опорожниться, и парень с понимающей ухмылкой сопроводил его до туалета. Это была маленькая будочка на улице с дыркой в деревянном полу, даже от такой роскоши Фрид успел отвыкнуть. В темноте будки он перевёл дыхание и задумался, слушая, как перетаптывается в грязи караульный на улице.
Сейчас вся деревня спит, он был уверен в этом. Караульных - раз-два и обчёлся, они ведь довольно далеко от передовой, если идти пешком, значит, русские чувствуют себя в безопасности. Этот парнишка с винтовкой снаружи, - совсем сонный, а рядом с крайней избой Фридрих видел грузовики. Он успеет выбраться отсюда и до рассвета доберётся до своих...
Фрид вспомнил бородатого старика, который накормил его супом. Глаза у старика были пронзительно-синие, васильковые, а голова - лысая, только покрытая по краям белым пушком. А тот паренёк, что угостил его сигаретой, его задорная детская улыбка и чистый взгляд. И остальные ребята, которые смеялись сегодня вместе с ним, пели свои весёлые русские песни про краснощёких красавиц и родные поля, и пили, и писали родным гордые письма о победах. Как же так, что же будет, если он попытается бежать. Если он возьмёт оружие и пойдёт против них, если ему придётся стрелять... и убить, может быть, кого-то из тех, кто так добро смотрел на него, забыв о том, что недавно его руки держали оружие, извергавшее огонь в их товарищей...
Нет, не нужно... не надо больше убивать... хватит смертей, это же неоправданная жестокость... зачем он и сейчас должен убивать, когда он в плену, когда война для него может быстро закончиться, если его отправят в тыл... пусть не на своей стороне, но он больше не обязан будет убивать. И сможет искупить свою вину перед этими людьми, чьих друзей убивали всего лишь за то, что защищали свою страну.
Но ведь это война?!
...Фридрих, трясясь от страха, выпрыгнул из будочки прямо на свого караульного и прижал его к земле, переватив его ружьё. Парень хотел закричать, но Фрид прикладом пережал его горло и держал, глядя в темнеющие широко раскрытые глаза русского, пока тот не прекратил трепыхаться и в этих глазах не потухли последние искры жизни. Потом Фрид подхватил оружие, едва не запнувшись о тело, вжимая голову в плечи и всхлипывая, тяжело побежал к видневшимся у последней избы грузовикам. В тишине раздался выстрел, потом - ещё один. Почти сразу зарычал мотор машины.
Он ехал по раскисшей дороге, то и дело оглядываясь назад, до упора вдавливая педаль газа. Ружьё подпрыгивало на соседнем сидении, в любой момент до него было легко дотянуться. За пазухой лежал найденный здесь же, в машине, кулёк со старыми слипшимися конфетами. Фридрих едва видел дорогу перед собой в предрассветном весеннем сумраке. Он всхлипывал и стирал с лица солёные слёзы.
Счастливый солдат.
читать дальшеСолнце нещадно жарило пыльный усталый Берлин, но, даже усталый, он бурлил жизнью, совсем как раньше. Солдат вышагивал по нарядной от солнечных бликов улице, с удовольствием провожая взглядом по-летнему одетых людей и цветные витрины. Этот отпуск принадлежал ему без остатка, теперь ничто не могло помешать ему отдохнуть как следует от грязи, голода, грохота орудий и тяжести металла, примёрзшего к рукам. И от смертей.
Впереди была недолгая дорога по родному городу, далёкому ещё от фронта, а потом - встреча с любимой. И целых две недели безмятежного счастья, две недели, посвящённых только им двоим и этому городу.
Мимо солдата пробежали, держась за руки, две девочки с портфелями, совсем ещё малышки. Они весело смеялись над чем-то, обернулись, глядя на солдата, и снова рассмеялись, их счастливый визг заставил солдата улыбнуться. Больше всего на свете он любил детей. Трогать очаровательные мягкие ладошки и видеть нежную невинную улыбку, наблюдать, как совсем крошечные детишки играют во дворе, учить чтению или счёту смешно хмурящегося карапуза. Солдат любил мечтать о том, что когда-нибудь они с любимой построят на завоёванных им и их армией землях свой большой просторный дом и у них будет много детей. Они так же будут бегать в школу, держась за руки, и так же смешно хмуриться, когда у них будет что-то не получаться. И солдат любил мечтать о том, как он будет всему учить своих собственных детишек. Его любимая мечтала о том же. Скоро война должна была закончиться.
Солдат сворачивал на нужную улицу, когда вдруг пронзительно взвыла сирена. Недалеко страшно закричала пожилая женщина, роняя цветастую сумку. Воздух высоко над городом наполнился гулом самолётов-бомбардировщиков. Люди вокруг метались, бежали куда-то, хватали своих родных и знакомых, на руки - детей, искали бомбоубежища, пригибались к земле, слыша визг приближающихся бомб.
Солдат ринулся следом за ними. Он слышал этот смертоносный свист сотни раз, чувствовал на себе сотни раз удушающую взрывную волну, видел смерть товарищей и теперь широко раскрытыми глазами смотрел, как становится опостылевшим полем боя его родной и мирный город. Рушились дома, горел воздух, и солдату казалось, что в центре сейчас падали прекрасные, стройные липы на Унтер ден Линден.
Закричала девочка. Она стояла одна посреди улицы и огромными карими глазами провожала бомбы, летящие на Берлин. Она не плакала. Ей было не больше четырёх лет. Солдат схватил маленькую прохладну ладошку и потянул ребёнка за собой, девочка снова закричала, но послушно побежала за солдатом.
- Папа! Где папа?!
- Мы идём искать папу! - крикнул солдат сквозь свист и грохот.
Бомба попала прямо в соседнее здание, и волной в солдата и ребёнка швырнуло куски камня и щебень. Солдат прижал ребёнка к своей груди, надеясь, что её не заденет осколком. А потом весь мир поглотила темнота, в которой алым пульсировала неистовая надежда: "Она спасётся. Её не затронет..."
...Лысеющий мужчина с безумными глазами отбрасывал в стороны каменное крошево, где-то под завалами тихо кашляла его маленькая дочь. Наконец мелькнуло жёлтое платьице, и мужчина истово обнял девочку.
- Малышка моя, солнышко... пойдём домой... маленькая...
- Папа... - пискнула девочка, прижимаясь к отцовской груди.
Они шли по разрушенной улице, сквозь нагретую солнцем пыль. Позади на груде камней распластался солдат, из пробитой головы в пыль стекала тёмная кровь. Умирая, он не знал, что его любимая погибла при бомбёжке завода. Он не знал, что скоро их армия должна будет начать отступление и в конце концов потерпит сокрушительное поражение. Он не знал, что его родители вынуждены будут отправиться в плен, где они проведут всю свою оставшуюся жизнь. И не знал он, что отец девочки, которую он спас, не обернётся и не запомнит лица спасителя его ребёнка.
Умирая, он был счастливым солдатом, ещё умевшим мечтать.
Курт.
читать дальшеПервым словом маленького Курта было - "небо". Мальчик был настолько заворожен видом заката, что впервые ощущение свободы постигло его ещё тогда, когда он умел столь немногое. Всё то, что умел в его возрасте обычный ребёнок - и ещё запоминать на всю жизнь то, что потрясало его больше всего.
Сначала он запомнил солнце и свободу. Потом - птицей бьющееся в груди мамино сердце, он любил слушать гулкое сердечное тиканье, когда мама прижимала его к себе. Ещё Курт запомнил папины умелые руки, которые умели всё и даже однажды смастерили для мамы флейту. И флейту Курт тоже помнил очень хорошо, и мелодию, которую любила играть мама.
Мальчик рос и помнил то, что толкало его искать и собирать маленькие и большие моменты свободы - того первого, что Курт полюбил из этой жизни. Он любил птиц и музыку, бег и воздух, а больше всего - небо. Больше всего он мечтал, что когда-нибудь он вырвется в это небо и наконец станет совсем свободным, как в мечтах.
Он учился, занимался спортом, он был старательным и выносливым, здоровым и сильным. Ему ничто не мешало осуществить свою мечту, родители гордились им, друзья поддерживали его в его стремлениях. И однажды, когда он смог учиться на пилота, он понял, что скоро надежда станет реальностью.
Он вновь старался и вновь лелеял свою мечту, вновь ему во снах грезилось бездонно-синее небо, лишь кое-где перечёркнутое полосками лёгких облаков, вновь он растворялся в ощущении свободы и чистоты. А в реальности, на суровых учениях, он был первым во всём, как и всегда. Шестнадцать лет пролетели так быстро, будто только вчера он сказал своё первое слово, а сегодня он уже умеет всё.
И, наконец, после этих долгих шестнадцати лет, пролетевших словно один миг, он сидел за штурвалом и не мог поверить своему счастью. Сигнал к старту, разгон и словно прыжок в воду - полёт. Стремительно уходила вниз земля, приближалось волшебное бездонное небо, так долго в прошлом - недостижимое, так упоительно теперь - близкое. Курт от восторга забыл все слова, кроме одного, своего первого - "Небо". Небо, небо, небо. Он был готов повторять его сотни раз, и в ушах его ведущего пилота эхом отдавалось это простое слово. И, падая с земли в манящую стальную синеву, Курт запоминал, навсегда запоминал каждое мгновение этого падения ввысь. Таким бы его первый полёт.
С тех пор Курт летал десятки и сотни раз. Его впечатление о небе сглаживалось боями: росчерками тёмного дыма, тянущегося за сбитыми самолётами противника, обломками самолётов, кружащихся, словно осенние листья, масляными кляксами, мешавшими обзору. Запахом дыма в кабине и прыжками с парашютом из гибнущего самолёта в эту пропасть, в которой видно лишь приближающуюся черноту земли. И настал момент, когда Курт взглянул на небо без любви. Он не помнил биения маминого сердца и сладкого голоса флейты, и папиных рук, и птиц, и нежности ветра с моря. Он помнил лишь свой первый в жизни закат. Но и в закате этом уже поблекли краски.
Вновь и вновь на тёмной блестящей крылатой машине он взбирался на небо, вспарывая клубящиеся перины облаков и искал неприятеля, который посмел вторгнуться в его небо, в его свободу. И пусть он уже забыл, как упоительно это небо, он защищал его.
И в день его последнего заката Курт, как сотни раз до этого, взлетел в густой и тёплый вечер и нашёл врага. Его пули пробивали обшивку чужого самолёта, расчётливо и без ярости. И, когда неприятельская пуля попала в его "мессершмит", он был почему-то готов к этому. И только лишь когда самолёт из одного с ним существа стал непослушным и чужим металлическим телом, которое лишь мешало ему, он, кинув взгляд вниз, внезапно резко рванул на себя рукоять управления. Самолёт, вздёрнув нос, рванулся вверх, и вновь неистово синеющее небо заполнило всё существо Курта. В его глазах оно становилось всё глубже и ярче, оживали краски его памяти, вспоминалась нежная песня из детства, а стук в висках напоминал биение материнского сердца. В тот момент, когда ещё одна пуля, пройдя сквозь металл, впилась в его сердце, Курт, широко раскрытыми глазами глядя в глаза своей мечте, улыбался. И лишь одно слово сорвалось с его губ, когда в зрачках угасла жизнь.
- Небо...